— Предлагаю ничью, — после долгого размышления произнёс Леонид Романович, протягивая мне руку.
Мы были знакомы уже два месяца, почти ежедневно проводя пару часов в парке за шахматной доской.
Я принял его предложение, и мы уже начали расставлять фигуры для новой партии, когда услышали злобное шипение: «Сволочи!»
— Уж не нас ли сволочат, — изумился Леонид Романович, оборачиваясь к мужичку, читавшему газету на другом конце скамейки.
— Журналюги сволочи! — объяснил мужичок, — Пишут чепуху, настраивают народ, а сами не разбираются в проблеме.
— Чем же они возмутили вас на этот раз?
— Да вот, — мужичок тряхнул газетными листами, — развернули компанию по борьбе с педофилией, а сами ни черта не понимают!
— Вы что, оправдываете педофилов? — снова изумился Леонид Романович.
Мужичок побелел, потом густо покраснел, и заговорил с неподдельной страстью:
— Педофил, знаете ли, педофилу рознь, тут разбираться надо, а не стричь всех под одну гребёнку. Вот племяшу моему четыре года за это самое впаяли, а за что, спрашивается, впаяли? Мальчик тихий, скромный, как теперь говорят «типичный ботаник», школу закончил, в институт без всякого блата поступил и на тебе. Положила эта шалава на него глаз, завалила на себя, да не слишком удачно видно завалила — залетела по дурости. Мать из неё палкой выбила имя и в прокуратуру. Тут и выяснилось, что этой курве ещё и четырнадцати нет. Племяш и следаку, и на суде криком кричал, что при таких формах и не подозревал о её малолетстве, что о растлении и речи быть не может, — это она у него первая, а он у неё сотый. Адвокат свидетелей нашёл, что она этим делом с двенадцати лет занимается. Ничего не помогло — кампания у них по борьбе и весь разговор! Сволочи! Испортили парню всю жизнь, паскуды!
Мужичок швырнул газету в урну и ушёл, в голос матеря власть, страну, журналюг и малолеток.
— Если всё так, то не повезло пареньку, — вымолвил я, нарушая молчание, — крупно не повезло, просто катастрофически. А девчонки теперь действительно на редкость распущенными стали. В наше время я даже не слышал, чтобы в двенадцать лет …
— А знаете, — задумчиво произнёс Леонид Романович, — я ведь в аналогичной ситуации побывал. Хотите, расскажу? Никому ещё не рассказывал.
Настало время изумляться мне — двухмесячное общение с моим визави не предполагало такого поворота событий.
— Ну, если сочтёте возможным ….
— Попробую, а там, как получится, не обессудьте. Сейчас их почти не осталось, а раньше было во множестве — старых купеческих переулочков, застроенных двух-трёх этажными покосившимися деревянными домишками. Помните? Вот в таком домике и прошло моё детство до самой армии. Вечно текущая крыша, неистребимые клопы с тараканами, крысы, шныряющие по коридору, пьянки, драки и прочие атрибуты жизни рядовых строителей коммунизма. Нищета, безотцовщина …. Серое беспросветное житьё.
В тот год я закончил седьмой класс, сдал экзамены, получил свидетельство и тосковал в своём клоповнике. Приятели разъехались по деревенским бабушкам и в пионерские лагеря, а у нас с мамой ни родни в деревне, ни возможности добыть путёвку. Одним словом — тоска.
Выхожу утром из подъезда, размышляя, чем бы время убить, а она сидит на лавке у дома.
— Привет, — говорит, — а я тебя жду.
Я удивился: ей — двенадцать, мне — четырнадцать, толком не знакомы, знаю только, что эта мелюзга с другого конца нашего переулка и в моей школе учится.
— Чего надо?
-Ты плавать умеешь?
— Ну.
— Научи.
— Так вода нужна.
— Поехали, я место знаю. Всё равно делать нечего.
— А оно и правда делать нефига, поехали.
Повезла она меня, а куда и не знаю. Пересаживаемся с автобуса на автобус, жарко, душно, я звереть начал.
— Долго ещё?
— Скоро.
Тут кондуктор объявляет: — Десна. Кто выходит?
Вышли и потопали вдоль реки.
— Ну, где твоё заветное место?
— А какое приглянется, то и наше.
Речка не широкая, по той стороне берег крутой, лесистый, по этой редкие кусты вдоль реки, а справа поля бескрайние. Видим место — два куста метрах в трёх друг от друга, между ними пляжик песчаный.
— Всё, — говорю, — приплыли.
— Здесь, так здесь.
Бежит она к речке, платьице на бегу снимает, трусишки сбрасывает и голышом в воду прыгает. Я и глазом моргнуть не успел, а она уже в воде по колено и зовёт к себе. Я в трусах своих семейных стою и размышляю: снять, не снять, а она кричит:
— Снимай скорей и иди ко мне, вода холодная.
Да пропади всё пропадом, думаю, скинул трусы и в воду. Минут двадцать мы барахтались, учась плавать. Потом она вышла, а я немного поплавал и тоже вылез из воды. Лежит она на спине худая, тонкая, грудок нет, волосики едва намечаются ….
— Чего уставился, как баран? Вот она я, бери меня, не бойся.
Мне кровь в голову ударила: то, о чём мы с мальчишками шептались, о чём самозабвенно врали, хвастаясь своими мнимыми «победами», само в руки приплыло.
В общем, потерял я голову, взгромоздился на неё …. У неё первый раз, у меня первый, ничего толком не умеем, но общими усилиями кое-как сладились. Поднялся я ошалелый, увидел её кровью перемазанную, и испугался от содеянного до дрожи. А она смотрит мне в глаза и спокойно говорит:
— Теперь я твоя, но и ты мой. Будешь «левачить» — убью.
А мне какой там «левачить»? Не красавец, не герой, девчонки на шею гроздьями не вешаются. Да и воспитан был так, что синица в руках дороже журавля в небе.
Пошли мы к автобусу. Спрашиваю:
— Речку эту откуда знаешь, бывала?
— Нет, мамка рассказывала. Их от работы эти поля пропалывать гоняли, где-то здесь она меня и зачала. Может даже на нашем месте.
— Отец-то кто?
— А бог его знает. Мы с мамкой только имя знаем. А нам больше и не надо — зачал и спасибо.
Так прошло лето. Три-четыре раза в неделю мы ездили на речку, в ненастье уединялись на чердаках. Зимой пользовались подсобкой школьного спортзала, к которой я подобрал ключ. Всё в спешке, быстренько — раз, и разбежались по своим делам. Меня такая жизнь вполне устраивала: то, чего другие пацаны добивались, мучаясь и страдая, я имел просто так, без усилий и напряжений. О ней я знал мало. Знал, что учится она из рук вон плохо, что на дурацкие вопросы типа «Как ты собираешься дальше жить и на что ты надеешься?» отвечала пожатием плеч, что на пафосное: «Современный человек не может жить без знаний математики, физики, химии и т.д.» отвечала: «Мне это надо? Умею до двадцати считать и достаточно». Почему-то совсем не удивлялся, что её не оставляют на второй год. Точнее, не удивлялся, а просто не задумывался об этом: как личность она меня совершенно не интересовала. Знал, правда, что она обожает читать любовные романы и, даже, как-то попытался высмеять эту страсть, но получил такой жёсткий отпор, что больше не рисковал вторгаться в её личное пространство.
Шли годы. В наших отношениях ничего не менялось. Я закончил школу, поступил в ПТУ и стал учиться на электрика, ожидая призыва в армию. Хотя нет, кое-что в наших отношениях изменилось. Их пресность, обыденность и что-то ещё, тогда не осознанное, стало меня тяготить. Прошёл слух, что наш клоповник скоро снесут, и я поставил себе срок порвать с ней сразу после разъезда, но не успел — повестка на флот пришла раньше ордера на новую квартиру.
На проводах народа было мало: мама, она да приятель из ПТУ. Посидели, выпили, поговорили ни о чём, ещё выпили. Я пошёл на лестницу покурить. Она вышла за мной.
— Ну что, пойдём, простимся? — я кивнул на чердак.
Она отрицательно помотала головой, и твёрдо произнесла:
— Всё, теперь ты свободен. Не пиши мне. Я тоже писать не буду. Забудь меня.
Произнесла, и пошла вниз, не поцеловав на прощанье, не прикоснувшись. Как будто не было этих пяти лет. Как же я тогда обиделся! Смертельно.
Меня отвезли в Севастополь, и началась моя четырёхлетняя служба по защите Родины с учёбой, вахтами, походами, увольнениями и горячими южными девочками. Я забыл о ней, просто стёр её из своей жизни. Мама писала, что весь наш переулок снесли, строят квартал новых домов и нам с ней совсем не было жалко клоповников её молодости и моего детства.
Я вернулся в этот мир другим человеком. В свои двадцать три года я, хоть и через щёлочку, но увидел другие страны, что было недоступно моим согражданам. Мой товарищ по службе, не добравший балл для поступления в Университет, четыре года занимался со мной, внушая мысль, что неучем быть стыдно. Всё было ново: и квартира, и район, и приятели. Новая жизнь, что там говорить. Всё прошлое осталось в прошлом.
Я шёл по улице, когда меня окликнула бывшая соседка по дому. Возгласы: «Как ты вырос и как возмужал!» сменились воспоминаниями, которые плавно перетекли в «кто, где, когда».
— А подружку твою жаль, такая молодая.
— В каком смысле жаль?
— А ты не в курсе? Так померла она. Как тебя забрили, так месяца через три и померла. Болезнь у неё с самого детства неизлечимая была, не вспомню, как называется. Врачи говорили, что и до десяти лет не доживёт, а она, вишь, до семнадцати дотянула.
Во мне как прожектор зажгли: я всё вспомнил и всё понял! Все её дурацкие выражения: «Умею считать до двадцати, и хватит», «А мне это надо?», « Меня это спасёт?» говорили о том, что всё знала, всё понимала. И наши с ней отношения, которые многие приняли бы за распущенность, обрели свой особый смысл. Особенно поразила меня мысль об её болезненном пристрастии к любовным романам. Что она имела от меня? Только физиологию, не более. Где, как не в романах, ей было черпать чувства? А как я к ней относился? Сейчас, говорят, продают таких кукол надувных — попользовался, сдул и забыл до следующего раза. Ни чувств, ни обязательств, просто и удобно. Вот так и я к ней относился.
Несколько лет я жил с чувством вины перед ней, но однажды понял, что мы квиты. Поясню. Для чего человеку даётся юность с её удачами и потерями, с её страданиями, влюблённостями, разочарованиями и прочим? Для обучения. Прежде всего, искусству любить. Всего этого я в юности был лишён. Она меня лишила всего этого. Я так и не научился любить женщину. Нет, я женился и не раз, и не два, завёл детей, всё, как положено, но любить не научился. Вы не знаете, надувного мужика тоже придумали? А то я себя ощущаю надувной куклой.
Он выговорился, и надолго замолк, уйдя в свои воспоминания и мысли. Я тоже молчал. Это молчание стало невыносимым, и я спросил:
— Вы всё время говорили «она», а имени не назвали. Как её звали?
— Зачем вам, — удивился он, — какая разница? Не стоит трепать имя давно ушедшего человека. Пойду я, что-то сердечко заныло от этих воспоминаний.
— Вас проводить?
— Нет, спасибо, я не настолько плох.
Леонид Романович собрал шахматы и откланялся. Я тоже поднялся, но снова сел, увидев под скамейкой оброненного белого короля.
Несколько дней я был занят и не мог выйти в парк, потом пошли дожди, и наступила осень. Верну ли я будущим летом короля хозяину? Не знаю. Захочет ли Леонид Романович увидеть меня? Не уверен.
26.03.2024 Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.