Книжный магазин «Knima»

Альманах Снежный Ком
Новости культуры, новости сайта Редакторы сайта Список авторов на Снежном Литературный форум Правила, законы, условности Опубликовать произведение


Просмотров: 810 Комментариев: 10 Рекомендации : 3   
Оценка: 5.67

опубликовано: 2010-09-15


На стропилах под самой крышей | Владислав Кузнецов | Рассказы | Проза |
версия для печати


На стропилах под самой крышей
Владислав Кузнецов

Голуби, усердно ворковавшие пару недель назад на стропилах под крышей моей каморки, уже свили гнездо, и голубка, сидя в нём, косит временами на меня своим невинным монашеским глазом. Мне голубка не мешает, но вот её супруг каждое своё возвращение домой обставляет с шумом, треском, хлопаньем молодецких крыл, и от всего этого поднимается пыль, летит пух и оседает на кресле. А кресло должно быть всегда чистым, ведь ни за что не знаешь, когда придут...
    Я обмахиваю кресло влажной тряпочкой, протираю сухой и жду. Я умею ждать. Наверное, я умею делать это лучше всего. И я одинаково рад — и когда жду, и когда дожидаюсь. Обычно это бывает так: тишина, изредка воркование или шум крыльев, снова тишина, расчерченный накрест круг света от окошка под потолком взбирается на неровную половицу, снова шумят крылья, летит перо, оно окунается в поток света, мгновение сияет нежным белым пухом, выныривает и ложится потускневшим на изголовье кресла, я протираю его, снова тишина, круг света переваливает через спинку стула, срывается вниз, тишина... и вдруг стук в дверь. Дождался.
    — Здравствуйте.
    — Здравствуйте.
    — Можно?
    — Конечно. Проходите, садитесь. Что сегодня?
    — Служащий банка. Новенький ещё, — и будто извиняясь, — Новая постановка. Сцены из жизни заурядных людей. Так, вроде бы неплохо должно получиться...
    — Простите... а прежнюю не напомните?
    — Конечно. Славный малый. Из студенческого капустника.
    — Ах, да. Точно-точно. Усаживайтесь. Вот так. Ну-с, начнём.
    Как приятно размять грим отдохнувшими праздными руками. Это как первый утренний глоток воды. Как первая капля дождя на ладони. Руки, умелые и жадные, обретают собственную волю и с аппетитом, с радостью узнавания мнут и ласкают бездушный пока грим, готовясь вдохнуть в него жизнь на этом славном доверчивом лице...
    Все, кто приходит ко мне, — разные. Этот вот тихий и покорный. Свой новый землистый цвет лица и робкую, но подающую надежды залысину, рассматривает в зеркале почтительно и смиренно. И зеркало рассматривает его — благосклонно и внимательно.
    Кресло и зеркало, они всегда вместе, всегда друг напротив друга, они будто не существуют по отдельности. Действительно, зачем нужно кресло, если нет зеркала перед ним. И наоборот.
    — Ну-с. Готово. Как Вам?
    — Н-неплохо... наверное. Спасибо, — он затрудняется с обращением, — спасибо маэстро.
    — Ну, что Вы, что Вы, — я усмехаюсь, но, надо признаться, несколько польщённо, — Достаточно просто «мастер».
    — Спасибо, мастер. Всего хорошего.
    — Всего хорошего.
    Скрипнула дверь.
    Тишина, пятно света разлило апельсиновый сок на комоде, робко о чём-то спрашивает голубка под крышей. Я жду. Когда долго нет людей, приходят мысли. Я думаю о многом. Часто просто перебираю всё, что вижу вокруг. Кресло, зеркало, окно, стену, комод. Останавливаюсь взглядом, держу мыслью, будто на весу, и — отпускаю. И комод медленно уходит в сумрак. Это — как отпустить выловленную в воде корягу. Она чинно, без всплеска ныряет под воду, теряет свои очертания. Вот последний янтарный блик нашёл почерневшую подводную кору. И пропал. Коряга ещё здесь, неглубоко. Где-то на границе зрения, её даже можно снова выловить, пошарив рукой в текучей, изменчивой воде...
    Тишина. Пыль в столбе солнечного света лениво переступает с места на место, как в церемонном, тягучем танце. Стук в дверь.
    — Здравствуйте.
    — Здравствуйте.
    — Узнаёте меня?
    — Конечно. Прекрасная нимфа, античная пьеса в современных декорациях. Главная роль и овации. Я ничего не напутал?
    — О, да, — она даже немного смущена, какая прелесть! — всё так и было.
    — Я рад. Правда, очень рад. Что же тогда сегодня?
    Она молчит и мнётся. Знакомая история. Повздорила с режиссёром, выгнали из труппы, или ещё что. Наконец, она решается.
    — Домработница, нет, то есть, домохозяйка. Скромная, с хорошим воспитанием. И подающая надежды! — это почти с вызовом, — Это новый... экспериментальный... семейный театр.
    — Ну, конечно, конечно, — я опускаю глаза, — присаживайтесь.
    Да, тут придётся постараться. Оставить все черты античной нимфы, придав им мещанскую добротность и домашнюю непритязательность — это задача для мастера! Ну что ж, возьмёмся и сделаем.
    Я подхожу к креслу. Она плачет.
    — Вы знаете, мне очень... очень нравится эта роль, — говорит она очень убедительно своему отражению в зеркале, — столько возможностей...
    И плачет.
    — Ну, ну. Успокойтесь. Всё будет хорошо. Вот, возьмите.
    Она вытирает моим платком слёзы и теперь совсем по-детски доверчиво смотрит на меня из зеркала.
    — Я ведь правда не сильно изменюсь? Ведь правда?
    Я молчу. Я накладываю один штрих, другой. Чуть утяжелить веки, поджать выразительные капризные губы. Морщинок вокруг глаз, совсем чуть-чуть пока. И одну — поглубже — справа, возле уголка рта.
    — Вы знаете, так неожиданно всё вышло, — она вздыхает и украдкой всхлипывает, — новая роль, новый театр. Так же бывает, да? Ничего страшного?
    — Конечно.
    — А ещё... я ведь привыкла к главным ролям, а тут... Но это же тоже ничего?
    Она ещё и болтлива. Я промолчу, пожалуй, так лучше будет. И вправду — притихла. Вот умница.
    Волосы собрать по-другому, конечно. И ещё поработать немного с цветом.
    — Вот. Смотрите.
    — Ой! Правда, хорошо. Совсем чуть-чуть по-другому. Спасибо! Спасибо большое!
    Она выпархивает за дверь. Я улыбаюсь. Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, она скоро придёт опять. Я редко ошибаюсь.
    Тишина. Её так много в моей каморке, что нередко я чувствую себя у тишины в гостях. Она стоит на пороге, лежит в кресле, когда оно пустует, обнимает каждую мелочь и обволакивает, затягивает безголосой тиной мой светлый и глубокий омут. А я, как вежливый гость, стараюсь считаться с привычками хозяйки. И сижу неподвижно в невесомых объятьях тишины, принятый и успокоенный ею. Мне хорошо ждать. Ну, а когда стучат в дверь, это же не я. Не я нарушаю покой хозяйки, и у меня есть полное право встать, мягко высвобождаясь из-под беззвучного покрывала, и встретить бестактного гостя, чтобы избавить тишину от беспокойств по его поводу.
    — Добрый день.
    — Добрый, — разве день? Впрочем, неважно.
    О, гостей сразу двое. Нечасто, нечасто такое бывает. Обычно ко мне приходят по одному.
    — Я не себе. Ему, — женщина решительно выдвигает вперёд светлого мальчугана, который часто моргает белёсыми ресницами и крутит головой по сторонам.
    — Но он ещё так молод... Думаете, пора?
    — Да, ему пора на сцену!
    — Ну, хорошо, хорошо. А какая роль?
    — Очень. Очень одарённый мальчик, гордость школы.
    — Что ж. Присаживайтесь, молодой человек. Не вертитесь, не улыбайтесь, но думайте о чём-нибудь приятном. Начнём.
    Женщина шумно и успокоенно вздыхает. И присаживается на краешек стула. Через какое-то время не выдерживает и придвигает стул ближе. Потом и вовсе встаёт, подходит и располагается у меня за спиной. Не люблю я этого. Я всегда стараюсь работать тщательно. Но в таких условиях... Я заканчиваю несколькими лёгкими мазками.
    — Готово.
    — А.., — она медлит и подбирает слова, — А нельзя вот эти морщинки. На лбу. Нельзя их на следующий раз оставить? И глаза...
    — Что Вы, сударыня, так совсем ненатурально получится. Фальшиво.
    Она вздыхает.
    — Теперь Вы, сударыня.
    — Что... я?
    — Присаживайтесь.
    — Но я... я же не себе, — она протестует слабо и бестолково, — я — ему.
    Я жду. И молчу. Она смахивает слезинку и устраивается в кресле.
    — Не беспокойтесь, сударыня. Вам будет идти.
    — Только подбородок... не делайте его слишком толстым, ладно? — это уже почти жалобно.
    — Конечно.
    Я работаю. Снова и снова разминаю грим, развожу тушь и превращаю их в лёгкие, едва заметные штрихи, оживающие, кажется, от моего дыхания. Женщина так обречённо смотрит в зеркало из-под век, тяжелеющих от каждого прикосновения, что мне становится её жаль. Вообще-то, так не полагается, ну да ладно. И последним взмахом я добавляю ей ямочку на округлившемся подбородке. Милую девичью ямочку, какая, наверное, и была у неё когда-то, до начала великой битвы с лишними килограммами. И зеркало благодарно улыбается мне.
    Вот и они ушли. Как-то там мальчуган? Удобно ли ему с новым гримом? Странно, я редко думаю о людях, тем более, об их ролях. А тут вот...
    Хлопают крылья, летит пух. Он летит медленно и ложится прямо в мои подставленные ладони. Он почти невесом, и в нём нежность уютного гнезда и голубиного воркования. Я улыбаюсь и снова думаю о мальчугане. У него всё будет хорошо. Наверное...
    — Привет.
    — Привет. Садись.
    — Хорошо у тебя.
    — Я рад, что тебе нравится. Как сегодня?
    — Покороче. И... ну, ты сам знаешь.
    — Ага.
    Я, вообще-то, не парикмахер, но тут уж ничего не поделаешь. Столько ролей, и все уже давно сыграны. Только постричь. И седины немного добавить. Как обычно. Ну и ещё кое-что сегодня...
    — У тебя соседи? — он смотрит наверх.
    — Да, приблудились. Я не гоню, пусть живут.
    — У них птенцы скоро будут.
    — Ага.
    Тишина. Я взмахиваю ножницами, прихватывая вместе с волосами лоскутки тишины. Она тут же смыкается, глотая металлический шорох, и снова ждёт. Она, как и я, умеет ждать. И мой гость тоже.
    — Послушай, к тебе отец давно заходил?
    — Да, был. Но давно. Очень давно. Кажется, новая роль. Какая-то постановка южная. Курортная. Так, однодневка, скорее всего. Герой-любовник, кажется. Да, точно, я ему ещё бакенбарды клеил. А что?
    — Да ходит он здесь неподалёку. Мается. Сейчас видел. Подходит к двери, а зайти боится.
    — Скоро придёт, наверное.
    — Да. Ты уж полегче с ним, ладно? А то он и так не любит к тебе ходить.
    — Это уж как получится. Смотря когда придёт.
    — Ну да.
    Мы молчим.
    — Готово?
    — Да. Почти.
    Я протягиваю руку в самое сердце тишины и зачерпываю пригоршню.
    — Возьми.
    — Что это?
    — На бис.
    — А... Пора?
    Я молчу. Он медлит. Наконец, протягивает руку и бережно принимает горсть тишины. Разворачивается, ссутулясь, и вдруг останавливается.
    — Я тут... принёс тебе кое-что. Так, пустяк. Возьми.
    Он протягивает мне свёрток, завёрнутый в пергамент и перевязанный шпагатом.
    — Мне всё равно ни к чему уже, — он вздыхает, — да и она уехала... давно уже. Ты помнишь, наверное. Ты же сам готовил её к дороге, да?
    Я молчу. Он сам всё знает.
    — Ну... пока...
    — Счастливо...
    Скрипнула дверь. Я закрываю глаза, жду, потом шепчу тихо: «Занавес»...
    Я сижу в тишине. И держу на коленях свёрток. Я почти знаю, что в нём, но всё равно бережно и медленно разворачиваю пергамент.
    Скамейка, парк. Солнце садится, его лучи ещё держат в золотых рамах глубокие расползающиеся тени. Их двое. У неё сияют нимбом, выбившиеся из причёски, пушистые локоны, у него золотится недобритая щека. В глаза — серые и зелёные — входит сумрак летней тёплой ночи и волнуется там, где-то в тёмной глубине... Тёмно-серой и тёмно-зелёной глубине...
    Новый слой пергамента. Ватное тусклое небо за окном. Возле окна стол и лампа с коричневым абажуром. С цветочками абажур. Она читает и всё время поправляет сияющий локон, который всё падает и падает ей на глаза. Он обнимает её за плечи осторожно, будто держит бабочку, и зачем-то дует ей в затылок из сложенных трубочкой губ.
    Ещё, ещё слои. И наконец, маленький, неровный, будто из тусклого металла — слиток. Я беру его в руку, он тёплый, он греет мою ладонь, и от неё — плечо, шею, всего меня, сердце... Вокруг поднимается какое-то смутное движение и где-то в глубине меня слышится? Чудится? Нежное и страстное воркование. И вместе с ним — ожидание счастья. Я поднимаю глаза и смотрю на свою каморку. Она так прекрасна! Уютная и просторная, высокая и светлая с нескончаемой круговертью перечёркнутого накрест солнечного апельсина. Кресло, вальяжное и благородно матовое, смотрится в зеркало. А из него мне будто кто-то улыбается. Тишина? Ну да, наверное, она. Моя верная, нежная, молчаливая подруга. И я так счастлив вдвоём с нею... Ведь счастлив?..
    Я бережно заворачиваю стержень в платок и кладу его на комод. Потом собираю пергамент и несу в угол, в корзину для мусора.
    Приходят люди. Я работаю. Потом уходят. Я жду. Дожидаюсь. Снова работаю. Солнце чертит перекрестьем то стену, то комод, то кресло... У голубей вывелись птенцы. Они порою галдят, но я терплю. Пусть растут.
    — Здравствуйте.
    — Здравствуйте.
    — Спасибо.
    — Не за что. Приходите.
    — До свиданья.
    — Всего хорошего.
    Птенцы пробуют летать, шумят. Они пошли в отца, так же трещат крыльями и разбрасывают пух и перья. Я протираю тряпочкой кресло. И виновато улыбаюсь тишине — это же я пустил голубей на стропила. Иногда я смотрю на слиток на комоде. Но никогда не разворачиваю его.
    — Здравствуйте.
    — Здравствуйте, молодой человек.
    — Можно к вам?
    — Конечно. Присаживайтесь. Что Вам?
    — Знаете... на Ваше усмотрение.
    — Но...
    — Я не играю больше. Нет-нет, — спешит он объяснить, увидев мой оторопевший взгляд, — ничего особенного, меня не выгнали, и я не провалил ни одного спектакля. Просто не играю.
    — Простите меня, конечно, но так не бывает.
    — Ну, хорошо... Тогда скажем так: роль для театра одного актёра. И одного зрителя. В одном лице. Мне хорошо одному.
    Он улыбается. Хорошо улыбается, беззлобно и доверчиво.
    — Ладно... приступим.
    А что — приступим? Как? Я в растерянности. Тишина, подскажи мне, что делать. Но хлопают крыльями голуби, и тишина, поджав губы, отсиживается по углам. А я действительно не представляю, как мне быть. Все люди разные и роли разные, но все хотят одного. Новую роль. Новое лицо. Они уверены, что так будет лучше. А мой гость — нет? Как он сказал? «Мне хорошо одному». Он ведь, может больше и не придти, если я сейчас ошибусь. И как тогда ждать? Ведь я всегда дожидаюсь...
    — Знаете... давайте в следующий раз, — наконец, говорю я и сам удивляюсь этой нелепости.
    — Ну, хорошо, — он пожимает плечами и снова улыбается, — Я тогда пойду.
    — Да..., постойте, — меня вдруг осеняет — вот оно! — у меня для Вас кое-что есть. Возьмите.
    И я беру с комода слиток. Он удивлён и, кажется, рад.
    — Что это?
    — Так, пустяк. Потом посмотрите.
    — Спасибо мастер. До свиданья.
    — Всего хорошего.
    Я улыбаюсь. Он придёт. Я думаю, он придёт. Я редко ошибаюсь.
    Закрывается дверь. Тишина. Тишина стоит передо мной и торжествующе улыбается и обнимает, как раньше. А, вот оно что, — голуби улетели... Так странно — редко, кто уходит от меня без грима. Или без подарка. Ничего, зато тишине теперь спокойнее. Она снова хозяйка в моей каморке. И снова заполняет её всю. Лежит в кресле и окутывает стропила, обнимает меня за плечи и смотрит на дверь. Кто придёт? Что попросит?
    А я... я снова жду... Жду, когда высоко-высоко надо мной, на стропилах под самой крышей, снова послышится нежное воркование. Прости Тишина...

 




комментарии | средняя оценка: 5.67


новости | редакторы | авторы | форум | кино | добавить текст | правила | реклама | RSS

26.03.2024
Итальянского певца Pupo не пустят на фестиваль Бельгии из-за концерта в РФ
На сцене Государственного Кремлевского дворца 15 марта состоялся концерт «Большой бенефис Pupo. В кругу друзей» с участием известных российских артистов.
26.03.2024
Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.
25.03.2024
Кастинг на фильм про Жириновского возобновят из-за ареста Кологривого
Андрей Ковалев уточнил, что съемки фильма затормозились и скоро будет объявлен новый кастинг.