Книжный магазин «Knima»

Альманах Снежный Ком
Новости культуры, новости сайта Редакторы сайта Список авторов на Снежном Литературный форум Правила, законы, условности Опубликовать произведение


Просмотров: 3877 Комментариев: 17 Рекомендации : 2   
Оценка: 5.75

опубликовано: 2006-10-02
редактор: Александр Фёклин


Алеша | Elsh | Повести | Проза |
версия для печати


Алеша
Elsh

У моря


   

 


   

 Белые хатки, узкие улочки, высохшие деревца, толпы отдыхающих и море. Все приморские городки в Украине похожи. Геническ — один из таких городков — пробуждается в полседьмого. Солнце уже показалось из-за притихшего моря и готовится раскалиться. Начинают скрипеть калитки, шаркать по дворикам ноги и потягиваться собаки. Скудный утренний туалет. Плотный завтрак булкой с маслом и сладким чаем. В семь на улицах появляются первые прохожие: торговцы, спешащие открыть свои лавки или занять место на рынке, курьеры с утренней почтой, грузовики с хлебом и молоком. Шуршат прошлогодние листья и бумага в мусорной куче, потревоженные последним ночным ветерком. К восьми город вовсю бурлит. Сигналят старые автомобили, шныряют велосипедисты, гремят автобусы. Рынок источает запахи свежей рыбы, сдобы и дынь. Покупатели с тачками на колесиках или матерчатыми сумками: похожие на лошадей бабушки в домашних тапках и пышнотелые женщины. Тут и там взвешивают, отмеряют, спорят, торгуются, смеются и кричат.


   

 К полдевятому движение улиц перекрывают толпы едва одетых курортников. Они косяками следуют к морю с плавательными кругами под мышками, зонтиками от солнца, пакетами со снедью и покрывалами. Отличить отдыхающего от местного жителя можно не только пляжному снаряжению, но и по бронзовому, персиковому или поросячьи-розовому загару. Жители городка — разве что кроме босоногой детворы, которая черна от солнца и неумытости — в сезон не загорают и не купаются, а шоферят, торгуют и поварят.


   

 — Я на Севере работал. Был директором универмага. Выучился в Киеве в торговом институте. У нас тогда все было — каждый год на курорт ездили. А сейчас света белого не вижу, в этом году купался в море всего один раз. На жизнь едва хватает.


   

 Таким незатейливым разговором шофер такси вынуждает меня дать ему на чай пару монет. Поездка на Арабатскую стрелку занимает десять минут на такси или полчаса хода пешком. Здесь несколько меньше людей (вход на пляж платный), но больше чистого песка, зонтиков, раздевалок и скамеек. Местные предприниматели, не выкупив эту полоску песка у моря, огородили ее и поставили проходную для желающих цивилизованного отдыха. Однако и здесь не скрыться от назойливых продавцов сладостей, домашних пицц и «семачек». Радует, что организаторы пляжа — по примеру своих коллег с Южного берега Крыма — не догадались купить дряхлого верблюда и водить его вдоль моря, в мегафон предлагая сфотографироваться с этим едва живым караваном пустынь.


   

 Время утекает со скоростью песка. Чайки кружат над морем, согнанные купающимися с теплой отмели. Не отыскав пристанища на усыпанном телами песке (к одиннадцати сюда приходят те, кто не нашел свободного места на городском пляже), они отбывают куда-то за село, может, в Геническ, на свалку, а, может, на валуны у моря, где курортникам разместиться невозможно.


   

 Полдвенадцатого. Народ разворачивает свои пожитки и начинает питаться. Сладкие арбузы и дыни, посыпанные пудрой булки, бутерброды с колбасой, сочные персики, газированные напитки — все это привлекает множество ос. Тут и там из-под детских панамок слышится якобы отпугивающее насекомое «соль-вода». Кто-то нервно бегает по пляжу, пытаясь скрыться от жалящего, а особо стойкие (или ленивые) медленно откусывают продукты и отпивают из бутылок, стараясь не раздражать излишними движениями возбужденных ос.


   

 Двенадцать. Пляж пустеет. Солнце в зените, в тени градусов 38. Под навесами собираются оставшиеся. Покрывшись полотенцами и нахлобучив шляпы и панамы, народ засыпает.


   

 Я надеваю майку с длинным рукавом, чтобы не обгореть, и отправляюсь купаться. Вода уже совсем прогрелась, хотя еще три часа назад была холодна. Рядом фыркает и пытается плавать брасом некий мужчина. Пару раз оглядывается на меня. Спешно отплываю подальше — знакомства на отдыхе неминуемо заканчиваются быстрыми отношениями, от которых еще до начала начинает тошнить. Пляжные романы на берегу моря под Луной не для меня. И все же незнакомец настигает. Несколько дежурных фраз, разговор ни о чем, я ныряю, он за мной, на поверхности он предлагает встретиться сегодня вечером, погулять по набережной. Отказываюсь. Почему? Неохота. И вообще. Человек несколько приподнимается над водой, мокрое тело поблескивает на солнце. На вид ему около 35. Подтянутый. Почему? Переспим и все, а мне это надоело. Я здесь отдыхать, мне нужен покой, я устала от всего, тем более — столь навязчивого общения. До самого пляжа он плывет за мной, отпуская какие-то шуточки, уговаривает, а вдруг, может быть, такая девушка и прочее. Выползаю из воды и убираюсь с вещами куда подальше.


   

 Вдоль кромки воды иду долго. Обустроенный пляж давно закончился. Забор, уходящий в море, обошла по отмели. Здесь тоже есть люди, но их немного. Чтобы попасть сюда, нужно либо пробраться сквозь заросли двухметровых камышей, либо обогнуть забор платного пляжа. Временная отмель открыла сюда путь с моря.


   

 Вероятно, первые в этом месяце облака приносят легкую прохладу. Солнце скрывается за их пеленой, появляется ветерок, и я погружаюсь в сон, лежа на покрывале и упокоивши голову на котомке с вещами.


   

 


   

 Сон


   

 


   

 На Азовском море снятся яркие сны, почти реальные. Воздух, переполненный кислородом, азотом и йодом, вместе с обильной пищей, которой кормят в пансионате, а главное — желто-зеленый организм моря с мигрирующими скоплениями водорослей, моллюсков и медуз сильно действуют на мое подсознание. Они раскрывают накопившиеся за год без отдыха пласты информации, эмоций и впечатлений. Во сне я вижу многое. Например, разростающиеся буквы. Они увеличиваются, разбухают, а потом соскакивают со страниц и уходят. Я зову их вернуться, умоляю, пытаюсь преградить им путь, но все тщетно — они уходят от меня навсегда — это я знаю точно, и я заливаюсь слезами утраты. Внутри меня что-то умирает, образуется почти осязаемая пустота. Мне также снится мое прежнее место жительства. По моей бывшей квартире расхаживают люди; я не вижу из лиц. Одеты они серо, скучно, неопрятно. Пыль, покрывшая мебель и стены моего жилища, пугает. И эти люди в серых одеждах. Почему они так серы и безжизненны? Неужели у них нет ни толики вкуса, чтобы купить себе яркую, красивую одежду, а вместо этого они ходят в робах? Меня почему-то занимает именно их одежда, а не причина появления в моей квартире. Может, потому что я осознаю сквозь забытье сна, что эта жилплощадь давно мне не принадлежит, но мне больно видеть, как в ней появляются люди, которые не принесли в нее радости вместе с собой.


   

 Я просыпаюсь. В дверях моей комнаты появляется полный высокий человек с ломом в руках, устало бросает лом на пол. Я удивлена ему, но не испугана.


   

 — Что вы здесь делаете?


   

 — Да вот взломал. Буду теперь с вами жить.


   

 — Но я не хочу, чтобы вы здесь жили. Почему я должна?


   

 — Теперь уж ничего не поделаешь, милочка. Придется. Поставь чайник, чаю хочу.


   

 Он уходит в ванную, льется вода. Я подхожу к входной двери — дверь выломана. Висят лохмотья из железа на косяках, бронированая дверь стоит в сторонке. А ведь пару часов назад — около шести утра — я просыпалась, ходила в туалет и слышала какой-то странный стук в нашем доме. То ли наверху, то ли внизу. Стучали часто и очень тихо. Так вот кто стучал! И теперь понятно, с какой целью.


   

 Из ванны раздается громогласный голос взломщика:


   

 — Дай полотенце!


   

 Приношу полотенце, которое пришелец принимает через дверной проем ванной, не показываясь мне полностью.


   

 Выходит из комнаты сонная мама.


   

 — У нас тут гость, — говорю ей. — Он взломал ночью дверь, и теперь мы его заложницы.


   

 Мама пожимает плечами и уходит на кухню готовить завтрак.


   

 Провал и ничего не помню. Или ничего и не было, а просто стремительная темнота, смена декораций за доли секунд.


   

 Тот же человек. Он словно стал больше — почти вдважды выше меня. Мы в комнате. Я здесь впервые. В помещении светло, веселые занавески, большой диван. Везде ковры, вязаные салфетки, фарфоровые котята и пахнет розами. Мамы нет, ей удалось сбежать от этого человека. Она сейчас где-то ищет помощи, чтобы вызволить меня из плена. А мы что-то едим, о чем-то болтаем с моим надзирателем. Я намекаю, мол, неплохо бы меня отпустить, а он вкрадчиво отвечает мне: «Ну как же я могу тебя отпустить? Это же нельзя. Неположено, понимаешь? Скушай лучше персик». И протягивает мне сочащийся продукт. Послушно ем персик, а он заботливо смотрит, как я его поглощаю. Я съела персик, он утирает мне рот салфеткой и притягивает к себе. Я неуверенно сопротивляюсь. Он говорит, что не сделает мне больно, это вообще небольно, и я на удивление быстро повинуюсь ему. «Но ты ведь не насильник?», — с надеждой спрашиваю я. «Нет, конечно! С чего ты взяла?» — от души смеется он, сотрясаясь всем телом. Сопротивление бессмысленно — он уже навалился. Я совсем не ощущаю, как он проникает в меня, но чувствую себя такой маленькой и беззащитной, а он становится еще больше, лежа на мне, мне уже почти нечем дышать, он начинает очень медленно двигаться и пристально смотрит на меня, мне нечем дышать, а он все смотрит и двигается, смотрит и смотрит, когда же он прекратит смотреть!…


   

 Возле меня на песке сидит мальчик. На вид ему лет восемь. Загорелый и беловолосый, почти альбинос. Заметив, что я проснулась, он хватает свои сандалии и пакет и собирается сбежать.


   

 — Стой! Погоди.


   

 Он охотно усаживается на песок.


   

 — Как тебя зовут? Меня — Катя.


   

 Незнакомец, который только что своим пристальным взглядом заставил меня просмотреть мучительный сон, радостно жмет мою руку.


   

 


   

 Мальчик


   

 


   

 Алеше тринадцать лет. Он худ и не любит ходить в школу. По памяти цитирует целые абзацы из книжек «Алые паруса» и «Маленький принц». Когда он вырастет, то, во-первых, уедет отсюда, во-вторых, купит много-много воздушных шаров, а, в-третьих, заработает много-много денег от продажи этих шаров. Шары будут раскупать быстро, потому что на них можно будет летать: он будет накачивать их специальным газом, который может выдержать вес даже самого большого толстяка на свете. Алеша угощает меня сушеными бычками, которые он сам наловил и высушил на крыше их дома. После бычков очень хочется пить, и Алеша предлагает мне сбегать купить воды, если я дам ему немного денег. Я даю одну купюру, и он убегает куда-то, но через некоторое время возвращается — с большой бутылкой лимонада и двумя пломбирами в стаканчике, себе и мне. Потом мы идем к забору, но обнаруживаем, что начался прилив, и отмель пропала. Приходится идти мне по грудь в воде — Алеша говорит, здесь всегда такие быстрые приливы и отливы — и высоко поднятым пакетом с вещами в руке обходить забор. Его одежду я положила в пакет, а сам он обплывает препятствие, потому что до дна ему не достать.


   

 На платном пляже всюду люди. Вечернее солнце полезно, облака скрылись за горизонтом. Над оставленным нами берегом кружат чайки: рыбаки с полными лодками рыбы причалили справить нужду в камышах. Пока лодки без присмотра людей, туча чаек растаскивает рыбу, поэтому рыбаки спешно заканчивают свои дела и бегут к лодкам отгонять наглых птиц.


   

 Алеша стеснителен, но разговорчив. Я рассказываю ему про Киев, про Крещатик, про «оранжевую революцию» и разных известных политиков — Алеша любит смотреть телевизор, и, узнав, что я журналист, закидывает вопросами.


   

 — Папа говорит, синие — лучше оранжевых. Я с ним согласен. Зачем нам НАТО, если Россия есть? Путин нас защитит!


   

 — Зачем тебе все это знать? — Путин, НАТО, политика… Живи-радуйся! Геническ знаешь, как далеко от Москвы?


   

 — Неважно. Папа говорит, надо быть просвещенным, интересоваться всем, что в мире творится, в стране. Он мне все рассказывает, мы вместе новости смотрим. Саддама вот никак не посадят. А по мне так нельзя его сажать — он больной, старый человек. Зачем его наказывать за грехи молодости?


   

 — Это твой папа так считает?


   

 — Неправда. Я сам так считаю.


   

 Прошлогодняя листва шуршит под ногами. Темнеет, мы идем по плохо освещенным улицам — в Геническе почти нет фонарей. Но всюду светят окна хаток, во дворах висят лампочки. В каждом дворе гулянье — расставлены столы, стулья, пахнет едой, люди громко смеются, говорят, звенят стаканами. Приезжие спать разойдутся нескоро.


   

 Бабушки — хозяйки снимаемых курортниками комнат — расселись вдоль заборов на скамеечках. Накрывшую городок темноту то и дело пронзают фары такси, проносятся мопеды, груженые двумя-тремя пассажирами. Развертывается звездное небо. Девять вечера.


   

 — Пойдем на дискотеку? Тут их много…


   

 — Еще не хватало. Тебя дома родители ждут, а мне нечего по дискотекам разгуливать — приключений искать на свою… душу.


   

 Мне хочется вставить бранное словечко, но сдерживаю себя — я не в Киеве и не в редакции.


   

 — На свою задницу, да?


   

 — Примерно так. А ты откуда знаешь?


   

 — Папа говорит, надо все знать — и плохое, и хорошее.


   

 — Слушай, если у тебя такой умный папа, что же ты так плохо учишься? И ходишь таким оборвышем?


   

 Алеша молчит. Я понимаю, что ляпнула лишнее, и приглашаю его зайти ко мне в гости. У меня там рахат-лукум оставался и пара журналов есть интересных.


   

 — Завтра. Мне домой надо срочно, — отвечает Алеша, жмет мою руку и убегает.


   

 


   

 Шторм


   

 


   

 Ночью льет как из ведра. Буря начинается внезапно, с маленького ветерка. Около 11 вечера начинает моросить дождь, раскачиваются вывешенные на балконе плавки и пара полотенец. Спустя полчаса по окнам хлещет вода.


   

 То и дело разгневанное море освещают молнии — в это время видно, как волны обрушиваются на прибрежные валуны, как за несколько сотен метров начинает накатываться волна. Пансионат — небольшой частный особняк — стоит прямо над обрывом. Будь обрыв на несколько метров ниже — волны достали бы моих окон. Вспоминаю детские страхи, которые пробуждались только в этом городе. Здесь жила моя бабушка, каждое лето я проводила у нее в гостях. Днем было здорово — мы ходили с бабушкой на море и в парк, ездили на Арабатскую стрелку и в Джанкой на базар. Я бегала с такими же приезжими детьми босиком по раскаленному асфальту и никак не хотела надевать сандалии — мне нравилось ступать по обжигающему тротуару. А бабушка причитала — ну как же это, ножки будут болеть, стекла вот тоже на дорогах бывают. Еще бабушка постоянно кормила меня. Правда, салат оливье всегда был подогретый, а с помидор была счищена кожура. Бабушка очень опасалась за мое хилое здоровье. В общем, днем мне было весело. Но ночью… Ночью стояла такая оглушительная тишина — только собаки изредка заливались лаем их ночной общественной жизни (днем они беспробудно спали), только паук шебуршился на потолке, плетя паутину на лампе, только комар вдруг являлся из кромешной темноты да бабушка храпела в другой комнате. Было страшно и неуютно в жаркой постели. Вдруг под полом начинало что-то трещать. И трещало так сильно, что, порой, мне казалось, будто пол сейчас разверзнется под моей кроватью, и меня схватят мертвецы, которые пришли с ближайшего кладбища (я понятия не имела, где находится геническое кладбище — и от неизвестности еще больше боялась). А бывало, куча чистого белья, сваленная на столе для глажки, принимала очертания огромного спящего бегемота. Вот сейчас бегемот проснется, увидит меня и пронзит своими огромными клыками. Или бабки с большой бородавкой на изгорбленном носу. Она притаилась и ждет, пока я усну, чтобы схватить меня и бросить в заточение в своей хате где-то за городом — я точно знаю, у нее есть такая хата, где она морит голодом маленьких девочек, а потом…


   

 На балконе что-то зашептало. Я вжалась в кровать и перестала дышать. Пошептав, нечто смолкло, но спустя некоторое время — показавшееся мне чрезвычайно долгим — снова принялось шептать. Сердце бешено заколотилось и поползло к пяткам. Я прижала в груди плюшевого медвежонка — я во все поездки беру его с собой, даже в командировки, никак не могу избавиться от этой дурацкой привычки, — и он мне сказал: не бойся, я с тобой, я тебя защитю… защищу… слушай, как правильно? Мишка часто со мной разговаривает, когда мне плохо или страшно. Он чувствует все вибрации моей тщедушной душонки — и успокаивает меня. Ведь я — его хозяйка, ему по статусу положено меня охранять и вообще быть моим талисманом. Я задумалась о правильности спряжения слова «защищать» и увидела сад. Я шагаю по тропинке за моим домом вместе с собакой. Собака где-то скрылась, а я гуляю и жду, пока она догадается вернуться ко мне. Она всегда возвращается. Тропинка, по которой я иду, покрыта ковром маленьких фиолетовых цветочков — вроде анютиных глазок, но без белого пятнышка в середине. Цветочки словно бархатные. Сквозь ветви старого тополя пробиваются лучи солнца. Здесь все живет и звучит — деревья шумят листьями и беспокойными птицами, колышится трава безудержно зеленая, где-то лает моя собака, и цветочки, на которые я наступаю, словно бы разговаривают — нет, им не больно от моих ступней, но, видимо, щекотно, потому что они хихикают и все время что-то бормочут. Я наклоняюсь, чтобы разглядеть цветы, они переходят на шепот — то тихий, то громкий. И шепчут, шепчут, убаюкивая.


   

 


   

 Родственники


   

 


   

 Утром отправляюсь в гости к Ире. Она моя тетя, дочь покойной бабушки. По дороге встречаю Алешу, он сидит на скамейке.


   

 — Что ты тут делаешь? — спрашиваю его.


   

 — Ногами болтаю.


   

 — И все? Этого мало! — смеюсь я.


   

 Он вызывается проводить меня в моей тете.


   

 — Почему ты все время один? У тебя есть друзья?


   

 — Есть, но они неинтересные.


   

 Ему явно не хочется говорить о своих друзьях. Вероятно, с ним просто никто не хочет дружить — одетый в лохмотья недоросль, от которого перманентно воняет бычками. Вот и сейчас он несет связку сушеных рыбин.


   

 — Зачем они тебе сейчас?


   

 — Продам. Вот пойдем на море, ты там загорать будешь, а я — продавать бычки. На деньги куплю нам мороженого. Ты же мне вчера покупала.


   

 — Окей. А папа тебе денег не дает?


   

 — Иногда дает.


   

 — А мама что?


   

 — У меня нету мамы.


   

 Вот это да. Теперь я понимаю, почему у Алеши такой вид.


   

 — Сходим на базар после Иры? Мне надо кое-что купить.


   

 Алеша согласен.


   

 


   

 Ира стоит в халате посреди двора и отменно матерится с какой-то старухой. Две девочки-подростка — видимо, ее дети — ревут в три ручья. Ор стоит такой, что за пару кварталов слышно.


   

 — Сука, блядь! Ты посмотри на нее! Обосрала весь туалет! Чтоб почистила, падла, немедля!


   

 Старуха весьма омерзительного вида отвечает ей трехэтажным. Девчонки повисли на матери.


   

 Увидев меня, Ира почти не меняясь в лице приглашает пройти в дом. Алеша остается за воротами на улице.


   

 — Ну шо. Как устроилась? Рассказывай.


   

 Ира стоит руки в боки, я тоже стою — присесть не предлагали.


   

 — Да нормально. Кормят хорошо. Рядом море, правда, я на Арабатку езжу. И часто вы так ругаетесь?


   

 — С этой? Та достала уже. Алена, хватит реветь, смотри, тетя Лена пришла, твоя тезка. Иди, познакомишься.


   

 В комнату входит зареваная Алена, произносит «здрасьте», топчется на месте и убирается восвояси.


   

 Ира предлагает попить чаю. Или съесть арбуз. Я неуверенно соглашаюсь на первое.


   

 — Так что. Сколько платишь за хату?


   

 — Это не хата, а пансионат. Номер с удобствами.


   

 — Катька, да ты спятила?! Они ж дорогие, как не знаю что!! Да они долларов по пятнадцать с рыла!


   

 Молчу, потому что я плачу несколько больше.


   

 — Надо было у меня остановиться! У меня ж целая комната свободна! Была бы тут как королева!


   

 В ответ бормочу что-то невнятное. Ира уходит за чаем, а я брожу по дому моего детства. В комнате прабабки нечто вроде «евроремонта» — чисто, печка заложена, обои в убойный цветочек, шкаф разделил небольшую комнату на две клетушки, на потолке некая лампа, но новая, три кровати. От прабабкиной комнаты осталась только темнота — здесь всегда было как в склепе. Гостиная, где бабушка репетиторствовала — она была известным в округе учителем математики — тоже две кровати. Здесь, в отличие от прабабкиной комнаты, везде навалены вещи — на окне, на постелях, на дверцах шкафа, на полу… Тоже очень темно и главное — жутко грязно. В зале — где бабушка спала, читала и смотрела телевизор — еще четыре кровати, на которых спят какие-то люди. В детской — трехэтажная кровать до потолка и еще две кровати вдоль стенок. О бабушке напоминает только учительская доска, уныло висящая в гостиной на стене.


   

 Во дворике около 30 пар шлепанцев всех мастей и размеров. Ира зовет из кухни:


   

 — Пить во дворе будешь?


   

 Возвращаюсь на кухню.


   

 — Я лучше пойду… Меня там человек ждет. Я потом еще приду. Обязательно.


   

 — Хахаль, что ля? Так сюда нихай идет. Богатый хоть?


   

 — Нет, не думаю, — улыбаюсь я. — Пойду я, Ир, потом еще увидимся.


   

 — На пляж вместе идем, поняла? Мы сегодня собираемся на детский пляж, часам к одиннадцати. Куда за тобой зайти? И ты не сказала, сколько платишь! Овощи хоть на обед дают?


   

 — Дают-дают. Только не надо заходить! У меня сегодня другие планы. С этим человеком другие планы. Кстати, сколько у тебя курортников?…


   

 — 15 штук. Все места заняты, прямо спасу от них нет. Еще во дворе в домике место есть — там счас тесть живет. Я ж мелочь с них беру — только шоп на поесть было. А шо? Мы тут хорошо живем. Тихо, никто никому не мешает. Из Мурманска вон семья есть — такие прямо хорошие люди.


   

 Из комнаты, где только что спали люди, доносится сиплый мужской голос.


   

 Я спешно прощаюсь и ухожу.


   

 На рынке покупаю Алеше красную футболку и черный спортивный костюм. Поначалу он отказывается от подарка, но быстро входит во вкус и тянет меня от одного лотка к другому — просит купить еще кроссовки, рюкзак и ролики. Соглашаюсь только на кеды и предлагаю ему не наглеть. Алеша неохотно извиняется и дальше всю дорогу до моря угрюмо молчит.


   

 


   

 Погружение


   

 


   

 — Как идет продажа?


   

 — Отлично. 30 рублей заработал! Тебе какое мороженое?


   

 — Я не хочу мороженое.


   

 — Может, пойдем в кафе?


   

 — Ты есть хочешь?


   

 — Ммм… Да.


   

 — Не ври, ни черта ты не голоден. Дай я позагораю. Или лучше посторожи мои вещи, а я пойду искупаюсь. Или хочешь — пошли вместе купаться?


   

 — Пошли вместе.


   

 Вода удивительно хороша. Алеша ныряет и достает ракушки со дна. Я ложусь на спину, и волны, покачивая, уносят меня в море. Алеша иногда фыркает неподалеку.


   

 Хорошо вот так вот плыть. Главное — чтобы акул не было. Я читала, что на побережье в Гонконге зимой появляются акулы, и хотя вода еще теплая, никто не купается. А еще того известного американского путешественника недавно скат убил. Тот просто мимо проплывал, а скат вдруг атаковал человека — ударив разрядом электрического тока. Интересно, здесь водятся скаты? Здесь есть огромные медузы — это я точно знаю. Помню, в детстве видела, как их выбрасывали волны на берег — и они от жары погибали. А те, что оставались в море, зависали в воде на несколько дней у берега большими скоплениями. Тогда в воду невозможно было зайти — они были огромные, эти медузы, с длинными жалящими хвостами. Они жалили все живое и оплетали своими щупальцами. В такое время было очень опасно купаться. Однажды я наловила маленьких прозрачных медузок — каждая с пятак — и посадила их плавать в большую железную банку из-под кофе. Но я не знала, чем кормить медуз. Поэтому я положила в банку пару водорослей, камушек и ракушку. Водоросли они будут есть, а с камушком и ракушкой медузкам станет уютнее, рассуждала я. Два раза в день я брала банку с подоконника, несла ее к крану во дворе, вылавливала медуз, пересчитывала их количество и заменяла воду на чистую. В новой воде медузы покачивались намного веселей. Так они прожили в банке на подоконнике несколько дней. А потом пришла бабушка и вылила их в мяту, росшую под нашим окном. Там были медузы? — удивилась бабушка, когда я, обливаясь слезами, спросила, где же моя железная банка! Не было там никаких медуз, ответила она и сочувственно погладила меня по голове.


   

 — Мамаша! Мамаша!!


   

 Кто-то тонет, по-моему. Неужели здесь нет спасательной станции? Ужас! Надо срочно что-то предпринять! Или это я тону…


   

 На доли секунды я словно потеряла сознание под палящими лучами солнца, но тут же пришла в себя. Ко мне плывет какой-то человек и кричит, что я мамаша. Он тащит за собой Алешку!


   

 


   

 — Донырялся…


   

 — Я хххаашшо пплаваю!


   

 Алеша стучит зубами, завернутый в мое покрывало, сквозь которое я его растираю.


   

 — Ну парень, ты даешь! Разве ж можно без родителей так далеко заплывать? И вы почему не смотрите за ребенком?


   

 Мужчина, спасший Алешу, доканывает меня уже полчаса.


   

 — Он не ребенок. Я говорила, что я не его мама. И я вас по-моему поблагодарила! Да, я виновата! Мне стыдно! Но я надеюсь, что это больше не повторится — я буду смотреть за ним. Если, конечно, мы еще будем плавать вместе…


   

 Алеша по-прежнему весь синий.


   

 — Давай я тебе чай горячий принесу?


   

 — Вы что, с ума сошли, дамочка?! Он и без того воды наглотался — а вы в него еще чай хотите влить!!


   

 Мужик, ты достал.


   

 — Все равно надо чистой воды…


   

 Я не врач и не знаю, что делать этим пловцом.


   

 — Я разотру ему ноги. А вы продолжайте массировать грудь!


   

 Алеша стонет от боли — у него ногу свело судорогой.


   

 — Прекратите, ему же больно! Все, товарищ, хватит. Спасибо, что помогли — на этом давайте расстанемся. Мы вам очень благодарны. Хотите.. Вот вам — за спасение утопающего.


   

 Я протягиваю мужику несколько купюр.


   

 Он отшатывается назад и, покрывая меня матом на весь пляж, медленно удаляется.


   

 Ну что я за человек? — даже толком поблагодарить не умею.


   

 — Ты… не рассраис-с-ся… Он м-м-олодец… шо с-с-пас… Тока он… т-т-оже достал соф-ф-фсем.


   

 Мы оба смеемся.


   

 


   

 Папа


   

 


   

 Вечером я приглашаю Алешу к себе в гости. Он долго отнекивается, но в конце концов соглашается. Маленький, тощий, волосы взлохмачены, на коленке ссадина и все еще красные глаза после дневного проишествия на море. Он сидит на кровати, я на стуле, между нами столик. Телевизор бубнит, а мы пьем чай. Алеша берет кусок рахат-лукума и вскоре весь покрывается сахарной пудрой, сыпящейся со сладости. Я протягиваю ему салфетку, он утирает рот, но щеки, руки, грудь и штанины шортов по-прежнему белы.


   

 — Чем твой папа занимается?


   

 — Он водила.


   

 — Пьет?


   

 — Не-а.


   

 — Что, совсем?


   

 — Совсем. Ему некогда пить. Он работает много. Летом таксует, а зимой грузчиком работает на рынке и тоже шофером. Возит продукты с базы, разгружает на рынке, потом снова на базу, берет товар, едет в Новоалексеевку, там тоже разгружает.


   

 — Кто же летом за него развозит овощи?


   

 — Дядя Саша. Он добрый. К тому же мы выращиваем на огороде клубнику, черную смородину, крыжовник и даем их дяде Саше. За это он делится с папой своей работой.


   

 Потом мы смотрим Кривое зеркало по телевизору. Впрочем, долго я не выдерживаю и предлагаю Алеше сыграть в шахматы. Он просит посмотреть еще чуть-чуть. Я терплю. Но после очередной плоской шутки ведущих программы решительно выключаю телевизор.


   

 — Хватит себе голову забивать идиотизмом. Давай в шахматы.


   

 Алеша не умеет играть, но довольно быстро учится. Не трожь коня! — кричит он мне, когда я предпринимаю попытку съесть его фигуру. Конь ему нравится больше всего. Время летит незаметно. В комнату то и дело врываются ночные бабочки и бьются о стекло лампы под потолком. Достигнув заветной цели — света, — они гибнут на раскаленном стекле.


   

 Вдруг раздается стук в дверь. На часах одиннадцать.


   

 — Это папа…


   

 Папа?! Как он узнал, где я живу?


   

 Открываю. В дверях стоит тот самый навязчивый мужчина, который пытался познакомиться со мной на Арабатской стрелке. Он удивлен мне, я ему — тем более. Мы смотрим друг на друга доли секунд.


   

 — Алеша у вас?


   

 — Да…


   

 — Пап! Мы тут в шахматы играем! Я одну партию выиграл, представляешь! — врывается в разговор Алеша.


   

 — Ага. Давай собирайся, пошли домой.


   

 Алеша нехотя надевает сандалии.


   

 — Спасибо за спортивный костюм, — вдруг благодарит папа. — Я вам что-нибудь должен?


   

 — Нет, ничего… Не за что…


   

 Отец с сыном уходят.


   

 Папа Алеши — тот ловелас, который откровенно приставал ко мне неделю назад? Странно…


   

 


   

 В комнате душно, занавеска едва покачивается. С балкона доносится знакомый шепот — все забываю убрать оттуда целлофановый пакет с ракетками для бадминтона. Вставать лень, а потому пакет все шуршит и шуршит. В этой жаркой тишине наваливается грусть. Я прижимаю медвежонка к груди — он ласково шепчет на ухо: не бойся, я с тобой и никому в обиду не дам.


   

 Этот худой мальчик со странным отцом, эти глаза Алеши, обезумевшего от страха после того, как он едва не утонул, этот городок, жаркий, Б-гом забытый и неопрятный, шелест моря — такого большого и чужого, — эта работа, которая не выходит у меня из головы, проблемы со здоровьем и одиночество — такое тотальное, всеобъемлющее, — мысли обо всем этом приводит меня в то состояние духа, когда хочется свернуться калачиком, захныкать и стать маленькой, забыв о том, что ты взрослая. Зачем я подружилась с этим мальчишкой? Ведь я приехала сюда отдыхать — мне нужен полный покой. А вместо этого я болтаю с каким-то детенышем, покупаю ему подарки, играю с ним и спасаю его из воды. Я трачу на него свои деньги и душевные силы — тогда как мне все это так необходимо самой. Я так одинока — я совсем никому не нужна, и этому пацану — тем более. Я уеду, он сносит мой костюм, предварительно съест мой рахат-лукум и, конечно, забудет обо мне, а я так и буду — одна одинешенька. И никакой его папаша не водитель. Он просто знакомится с одинокими женщинами и разводит их на деньги. Альфонсо, вот он кто! Или того хуже — обворовывает их вместе со своим сыночком. Как они узнали, где я живу? Окей, я говорила название пансионата, но я не сказала номер комнаты! К тому же Алеша не знает моей фамилии, мало ли какая Катя где живет? Очень странно. Я должна беречь себя. Мне так плохо. Мишка, слышишь — я никому не нужна. Этот мальчишка… Ты нужна. Тебя все любят. Алеша был так рад с тобой познакомиться, ему с тобой здорово. Ты думаешь, Мишка? Конечно! Его вечно обзывает мелким, козлёнышем, придурком — как его только не обзывает местная детвора! А с тобой ему хорошо. У него ведь нет мамы. И папа все время работает. Ни черта он не работает. Неправда, работает. Он просто старается следить за собой. Что плохого в том, что он заехал на море выкупаться? Он имеет право. Ведь он почти не отдыхает. Только представь, каких усилий ему стоит держаться — и все ради Алеши. Тогда почему мальчик так плохо выглядит, хотя папаша — начищен как медный таз? Потому что Алеша неуправляем. Пойми, отцу с ним сложно. Не будет же он бить его, только потому, что тот не умывается по утрам или плохо учится в школе. К тому же пацан смышленный — профессор будет. Успокойся, никто не собирался причинить тебе зло. Все будет хорошо. Ты мне веришь? Нет. Все будет плохо. И эти люди — они ужасные. Ненавижу этого мальчишку. Ненавижу. Придурок мелкий. Козлёныш. Не буду с ним общаться. Завтра же перееду в другой пансионат. Или нет: уеду в другой город. Мне нужен покой. Чтобы никого… и никаких Алеш…


   

 


   

 Меланхолия


   

 


   

 Солнце жарит с каждым днем все сильнее, море совсем теплое, но приближение осени не скроешь — в преддверии 1 сентября курортники покидают Геническ. Высохшая трава по обочинам разбитых дорог. Кучи мусора. Бродячие собаки зевают, развалившись на тротуарах. Теперь это их пространство. Хозяева приводят в порядок свои дворы и дома после нашествия отдыхающих. В кафе на пляже одиноко гремит музыка — в нем почти нет посетителей. Лежу на песке неподвижно, раскинув руки, и медленно размышляю, как мне жить дальше. Мысли едва проворачивается в раскаленном мозгу, но я упорно продолжаю думать — последние дни я только этим и занимаюсь. Тот ночной нервный срыв дорогого мне стоил. На утро снова начали дрожать руки, тело знобило. Днем пришел Алеша, принес виноград. Мы перекинулись парой фраз. Папа сейчас на работе, а вообще передает мне привет. Очень благодарит меня — мол, Алеша очень изменился за последнее время, я на него благотворно влияю. Не знаю, папе видней. Алеша еще несколько минут молча сидит подле меня и гладит по обессиленной руке. Потом уходит. И больше не появляется.


   

 Лениво шелестит море. Говорят, скоро начнутся шторма. Чайка гаркает над ухом, созывая товарищей. Я снова и снова думаю о своем положении. Вчера звонил редактор — спросил, когда я выхожу на работу, поболтали ни о чем. Жизнь для меня становится все тягостнее — пропали какие бы то ни было желания, друзей совсем нет, родители и брат не звонят, занятые собой, любимый и дети также отсутствуют. Смысла в дальнейшем существовании я не вижу. В общем состояние мучительно тоскливое. И этот мальчик… Куда он подевался? Так всегда — сделаешь людям добро, а они на тебя плюют. Интересно, где он живет? Вот бы найти его дом — и медленно, равнодушно пройти мимо. Чтобы он видел, как мне все равно.


   

 На песке резвятся дети. Компания взрослых — очевидно, недавно приехавших, поскольку кожа их совсем бела, — громко обсуждают последние события в стране. Умному разговору мешает расшалившийся ребенок. То и дело раздается: Прекрати! Посмотри, куда ты наступил! Что ты делаешь?! Ах вот тебе за это! На шлепок родителя ребенок разражается плачем — долгим и протяжным. Захлебываясь слезами он удаляется к морю, где остальные дети что-то строят, громко обсуждая процесс постройки. Музыку в кафе выключают, компания уходит. Остаются нескончаемые шорохи моря и песка да редкий крик чаек. И больше ничего.


   

 


   

 Кража


   

 


   

 На вокзале в Днепропетровске поезд стоит нескончаемо долго. Видимо, что-то случилось — вместо положенных двадцати минут стоим целый час. Выходить из вагона почему-то нельзя. А здесь невыносимо душно. И пахнет вареными яйцами, копченой колбасой, сушеными бычками и немытыми ногами. Проводница возбужденно пробегает мимо.


   

 — От разбойники! От заразы!


   

 На вопрос, что произошло, отвечает, мол, взяла двух пассажиров, уж очень они просили, а они у нее деньги украли. В Днепропетровске как раз вышли.


   

 — Ну я обратно в купе — а денег-то нету! Не знаю, чего я решила проверить, все ли на месте. Энтуицыя! Я — караул, держите воров, а их уже и след простыл! Но ничего — милиция у нас еще хоть куда. У меня тут знакомый милиционер — очень хороший человек, выручает иногда, и я его — тоже…


   

 Проводница выразительно трясет грудями.


   

 — В общем, я ему звоню, он своим ребятам задание — так оказалось, эти охломоны в ресторане на вокзале сидят, чаевничают! Думали, поезд вместе со мной уже тю-тю! Ха! Не учи ученого!


   

 Вагон начинает бурно обсуждать кражу. Я высовываю голову из окна — вдохнуть свежего воздуха. И вижу двоих милиционеров, идущих с Алешиным папой. Сам Алеша — в купленном мною спортивном костюмчике — ведом третьим милиционером. Он канючит без слез: «Отпусти, товарищ начальник. Ну отпусти! Говорят тебе — я тут ни при чем. Впервые вижу этого гада! Клянусь мамой!» Компания проходит мимо нашего вагона, Алеша поднимает глаза и видит мое изумленное лицо. Он говорит мне «Привет!», милиционеры оборачиваются на ту, которой приветствие предназначается, а Алеша, воспользовавшись замешательством, вырывается и ныряет куда-то между вагонов. Двое милиционеров бросаются за ним, а третий истошно кричит, чтобы я не смела двигаться. В общем, поезд простоял еще часа два. Меня не без участия проводницы с пристрастием допросили; Алешин папа все время молчал, глядя куда-то мимо допрашиваемой. Наконец, меня оставили в покое, задержанного увезли в участок, проводница злобно тряхнула задом и хлопнула дверцей купе, а Алешу так и не нашли.


   

 Дома я тщательно проверила наличие всех вещей — уезжая из городка, я не слишком заботилась о том, чтобы все было на месте. Все оказалось в порядке.


   

 


   

 Спустя два месяца моя кошка свалила со шкафа шахматную доску. Доска раскрылась, фигуры выпали, а вместе с ними бумажка. На ней печатными буквами было написано: Я тибя люблю.


   

 

 




комментарии | средняя оценка: 5.75


новости | редакторы | авторы | форум | кино | добавить текст | правила | реклама | RSS

26.03.2024
Итальянского певца Pupo не пустят на фестиваль Бельгии из-за концерта в РФ
На сцене Государственного Кремлевского дворца 15 марта состоялся концерт «Большой бенефис Pupo. В кругу друзей» с участием известных российских артистов.
26.03.2024
Русский Прут. Красную армию не остановил даже «майор Половодье»
Гитлеровские войска от русских прикрывали не только грязь и бездорожье, но и шесть (!) рек — Горный Тикеч, Южный Буг, Днестр, Реут, Прут, Сирет. В течение месяца эти реки были одна за другой форсированы частями 2-го Украинского фронта.
25.03.2024
Кастинг на фильм про Жириновского возобновят из-за ареста Кологривого
Андрей Ковалев уточнил, что съемки фильма затормозились и скоро будет объявлен новый кастинг.