Альманах «Снежный ком»

www.snezhny.com



Любовь и телефон | voldemar | Рассказы |

Любовь и телефон - voldemar

Да, безусловно, это была она. Как в эти теплые длинные ночи, такие же теплые, длинные и вязкие, как то, что вытекает из запретного места. А в сущности, кто его назвал запретным? Почему? Место как место. Только из-за него у мужиков все проблемы, как говаривал папаша.
Папаша… Отец, батя… о нем почти не осталось воспоминаний. Разве только синяя вылинявшая майка и вечные стоптанные шлепанцы. Нет, еще его суждения обо всем. Они были такими четкими и ясными. Казалось, что все ясно. Кроме одного, главного — почему мы так живем? Мы — это семья. Семья — это папа, мама и еще две сестры. Двухкомнатная квартира, раскладушки, какая-то полуразобранная и полусобранная мебель, коляска. Коляска стояла годами, непонятно почему. Вероятно, папаше было недосуг — слишком много вопросов нужно было обсудить. Жизнь — как жвачка. Бесконечное обсуждение. Главное святое место всей семьи — тумбочка с его высочеством телевизором. Здесь семья собиралась, ела, говорила и почти молилась.
В роли главного запевалы всегда выступал отец. По сути, он солировал, всегда солировал. Все остальные — подпевалы. Допускались ахи, охи, вздохи, слова типа «да», «конечно», «еще бы». О возражениях никто никогда и не думал. Не то, чтобы это была запрещенная тема, просто не думали и всё. Не знали, что такое в принципе бывает. Это касалось всего — разговоров о мормышке и воблере, «Зените» или «Спартаке», левых или правых. Кажется, больше ни о чем не говорили. Во всяком случае, никто ничего другого не запомнил. Да, правда, еще говорили о деньгах, вернее об их отсутствии. Но в этом не было ничего мистического. А другие разговоры — это почти как Моисей на горе Синай — все четко, ясно и понятно. Разночтений не допускается. Когда отец умер — ничего не изменилось, то есть изменилось почти всё, но лучше или хуже жить не стали. Вечером, в особенности, если отключали свет, также приходилось разбивать колени, перескакивая через кровать или раскладушку, чтобы добраться до своего спального укромного места. А, еще по воскресеньям теперь старались обязательно сходить на кладбище. Дух отца еще долго витал в квартире, это было почти как поклонение идолу. Другое дело, что его могилка выглядела уж очень бедновато. Но у каждого — свой храм.
Когда тебе шестнадцать, твои волосы напоминают недоварившийся студень, а о фигуре можно сказать только, что она принадлежит представителю «хомо сапиенс», поневоле задумаешься. Даже тогда, когда думать совсем не хочется. Но от них становилось совсем уж скучно. Поэтому лучше не думать, а наблюдать.
Этот телефон или как там правильно, таксофон. Равнодушный, надменный, с серебряным брюшком. Почти как тот языческий божок из учебника по древней истории. Кто же наклеил ЕЕ на это надменное железное брюхо? Может тот толстяк, который так любит во время разговора жевать жвачку. Иногда, он умудряется за один разговор поменять аж целых три пластинки. Или тот лысый дед, который вечно забывает свою палку и вечно возвращается за ней. Нет, ну дед это вряд ли. Кто же еще? Может та тетка, которая сначала громко плачет в трубку, а потом верещит на весь район. А еще она после всех этих разговоров обязательно покупает себе две бутылки пива.
Наклейка. Нет, это фото, пускай и мини фото. Сколько? Сантиметра три в длину и сантиметр в ширину. Много-мало? Какая разница. Главное глаза, нет ну и фигура конечно тоже. Но глаза… есть четкий центр. В них — всё. Остальное — дополнение, хотя и достойное. Если бы ОНА была полностью голой, — это было бы не то. А так, намек достаточно прозрачный. Плюс — поле для фантазий, какое там поле — целый полигон. Есть, где развернуться.
Сегодня холодно. Хотя, вчера было не теплее. Приходится вертеться уже час. Пятница — много звонящих. Ревность, — это обжигающее душу чувство. Ну куда же без нее? Это почти «как сделай мне больно». Мазохизм. Он не знал таких слов. Инстинктивно догадывался, что ревность — всегда тень любви. Забери ее — вкус будет не тот. Плохо, если в супе попадается черный перец, но без него… Преснота. Как у той тетки, к которой они с матерью ездили в гости. Что ел — что не ел.
Здесь, правда, дело не только в этом. А вдруг какой-то придурок достанет ключи и от большого ума начнет ЕЕ ковырять. Он видел такое несколько раз. Правда, на других телефонах. Каждый новый день — маленькое мучение. Успокоение только ночью. Утром — как похмелье. В голове один вопрос: «Надо что-то делать».
За последнее время она совсем потускнела, в глазах появился какой-то немой укор: «Ну что ж ты, ты ж мужик!» Вопрос нужно решать кардинально. Наконец. Все разошлись, на горизонте вроде тоже никого. Подошел — попробовал. Сзади — четыре болта. Вроде. Но крепкие. Насколько удалось рассмотреть. Болты, наверное, вделаны в стену. Что надо.
Посмотрел на НЕЕ. Вокруг образовалась уже черная кайма, наподобие траурной. Плохой сигнал. Да и сама вся какая-то заляпанная. Вата, одеколон — уже немного лучше, но не выход. Все просто — каждый новый день может стать последним. Что дальше? Наследие отца — там, в кладовке: молоток, топор, несколько отверток, напильник. Маловато. Нужно что-то весомое. А дядя Коля, который угощал его когда-то яблоками. Один из немногих, с которым он может поговорить. Да, у дяди машина, гараж, дача у него наверняка есть.
— А тебе, зачем? Ломик то? Целку ломают другим инструментом.
— Та надо.
— Ага, надо. Потом по ментовкам затаскают. Меня, между прочим. Чей ломик то!
— Ну вы ж меня знаете, надо кой-чего сделать.
— Ломиком сделать. Не смеши.
— Да серьезно, я завтра отдам.
— Ладно, хрен с тобой. Если что — я ничего не знаю и тебя тоже.
— Спасибо, дядя Коля.
Всё есть. Даже фонарик. Нет еще одного. Нужна легенда. Серый предлагает на работу. А деньги? А деньги чуть-чуть есть. О них никто не знает, с прошлой днюхи еще. Мало, конечно, но сказать, что хозяева — жлобы. Может, поверят. А что им останется, если прийти не пьяным и без фингала.
Как нарочно — куча людей. Ах, да пятница. Но обычно меньше. А холод какой. И ничего — гуляют. Ну, заправятся и гуляют — им-то что. Только пятнадцать минут прошло. Э, надо было дома сидеть. А если с ней что-нибудь случится. Оно то, что внутри — никогда не обманет. Сегодня — значит сегодня. Всё.
Кажется, можно пробовать. Десять-одиннадцать, какая разница? Людей, главное, нет. Всё просто. Ага, вот тебе и ломик — сам гнется. Дядя Коля — жлоб, это ж не тот. Тот блестит, без трещин. А этот, какой-то покореженный весь, кривой одним словом. А может это он сейчас стал кривым. Главное, что не помогает. Нет, тут с наскоку не взять. Надо пробовать напильником. Узко, конечно, негде развернутся, а что делать. Шуму вот много. Что-то идет.
Главное, это, чтоб мусора не проехали. Они здесь редко бывают, тут райончик — одни пенсионеры, живучие, между прочим. Но сейчас это даже хорошо. Один есть — всего три осталось. Но зараза аппарат что-то не шатается даже. Кто-то скажет — не проще ли отодрать. Ага. Идиоты. Она и так еле-еле. Отдирать в этом случае — все равно, что себе руку резать по пальчику. Не реально. Пробовали уже. И так по верхнему левому краю после этих проб трещинка пошла, он потом двое суток не спал. Знаем, что делаем. Так и только так. Вот и еще один пошел. А этот, зараза, автомат даже не шатается. Но вроде ж его больше ничего не держит. Третий, ого — вот это звук! Сейчас все пенсионеры попросыпаются. У них сон чуткий. А что делать. Не что, а как! Быстро делать — один выход. Ого! Какой он оказывается тяжелый. Не думал. В рюкзак почему-то не лезет. Никак. Придется обмотать. А инструмент куда? По карманам. Всё, кроме ломика, чтоб дядя Коля был здоров. Ломик — тоже перемотать. А теперь быстро.
Еще одна проблема. Куда спрятать. Ну, тут проще. В кладовку, туда между второй и третьей полкой. Папаша там когда-то заначку хранил. Влезет. Ну, это только до завтра. Бабы туда заглядывать не будут. А завтра вообще на полдня уйдут. Это будет самое то время. Тогда — уже всё. Спешить не надо. Главное — не спешить. Спокойно снять крышку, а дальше ножовкой все ненужное аккуратно срезается. Сверху — кусок прозрачного пластика (уже есть). И это — почти навечно.
Матери чего-то не спится. Вечно тоскливый и кислый взгляд.
— Чего так поздно?
— Нормально, думал, еще позже будет.
Завтра будет другой вопрос:
— Чего так мало?
Но это всё не важно. ОНА почти улыбается. ОНА вроде как и помолодела за эти несколько часов. На губах улыбка: теперь можно всё. Теперь действительно можно всё.